Форум » Разговоры о театре в целом » театральный городовой » Ответить
театральный городовой
springsmile: в газете Нижегородский рабочий появилась такая рубрика - театральный городовой, ведет под различными псевдонимами Александр Пашков показалось, что рубрика достойна выделиться в отдельную тему не беда, если будут попадаться и статьи других авторов из Рабочего, главное - про театр
Ответов - 45, стр:
1 2 3 All
springsmile: Нижегородский рабочий № 92 / 17303 3 декабря 2013 Источник: ТЕАТРАЛЬНЫЙ ГОРОДОВОЙ На уровне сердца Досталось тут мне… Давно замечено и отмечено: журналисты пишут и говорят охотнее о негативе, потому что это выбивается из будничности, привлекает внимание публики. И вот, несмотря на юбилей — 85 лет! — театра юного зрителя, меня просто «за-шаховали» недавно две молодые журналистки, стараясь найти в моих словах, комментариях о юбиляре что-нибудь негативное. Собственно, их «подстрекательских» вопросов было всего три. 1. Правда ли, что скандалы недавней давности в театре подобны катастрофическому извержению Фудзиямы, после этого ТЮЗ надо просто закрыть? 2. Есть ли хоть какое-нибудь будущее у театра, который в советские времена был площадкой для агиток, адресованных детям младшего и среднего возраста? 3. Уместно ли играть в детском, молодежном театре что ни попадя — например, «Визит» Ф. Дюрренматта? Отвечу как могу, по порядку. ТЮЗ действительно несколько лет назад увиделся кое-кому другим. Развлекательный разгуляй, кафе, бары, разместившиеся в здании театра, а еще гастрольная антреприза, брызги шампанского… А где-то там внутри, во глубине развлекательных руд, в разных комнатках разместились бы малые и мини-сцены для зрителя отнюдь не массового. Над театром нависла угроза «переформата», а тут еще целая цепь бездарных бюрократических кадровых и прочих решений, приведших к разделу труппы на две неравные части. В общем, несколько лет театр штормило, ушли, как в Бермудском треугольнике, целые сезоны как коту под хвост. И неизвестно, чем бы это кончилось, но на театральных сценах часто происходят чудеса — непонятно по чьей воле, но добро тоже умеет себя показать. Довольно непросто, но все-таки сложился в ТЮЗе «руководящий дуэт» — директор А. С. Гарьянов и художественный руководитель В. Л. Шрайман, человек, кстати, очень известный в профессиональных театральных кругах. Они-то и вывели тюзовский корабль из мрака бед и катастроф. Сегодня наш ТЮЗ снова набирает творческий потенциал, восстанавливает позиции в интеллектуально-культурной инфраструктуре города. Наблюдать за этим процессом не менее интересно, чем за ситуацией, когда семь бед и конца им нет. Что касается советского заидеологизированного прошлого, ответ здесь прост донельзя. Спросите у тех, кто в свои детские, юные годы бывал в Горьковском ТЮЗе, видел на сцене И. Неганова, А. Палееса, А. Усова, видел и сопереживал романтизированному театру В. Витальева, театру ироническому, открытому для детского восприятия счастья Б. Наравцевича, чистосердечному, правдивому, доброму театру Л. Белова, — и не надо будет сочинять всякую полуправду о каком-то там агитационном диктате. В связи с этим вспоминается такое. В 43-м году молодой московский актер, боец Краснопресненской дивизии народного ополчения, израненный в бою, получивший инвалидность, Виктор Сергеевич Розов вернулся на родину, в Кострому. Жизнь была трудная, голодная. Розов написал пьесу — «Вечно живые», и друзья его отнесли ее цензору, в облит, как тогда полагалось. Читал пьесу старик-цензор, и, возвращая ее вскорости молодому автору, он сказал: «Читал, товарищ Розов, вашу пьесу. Плакал. Но запрещаем». Это только через несколько лет спектакль «Вечно живые» станет в Москве одним из самых любимых зрителями, а фильм, снятый по пьесе, обретет мировую славу в Каннах. Много ранее того — в 90-х годах еще позапрошлого века — молодой театрал К. С. Алексеев (псевдоним Станиславский) передал цензору свою инсценировку повести Ф. М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». На инсценировке цензор начертал запрещающее: да, и повесть, и пьеса замечательные, но «настоящая пьеса К. С. может произвести на зрителей… самое тяжелое, самое безотрадное чувство…». Господи, да всегда и везде цензура была абсолютно одинакова. И лучшее, что было всегда и везде в театре и искусстве, старалось утвердить диктатуру совести. Что мешает сегодня убавить обороты развлекалова, пустопорожности, вульгарности на тех же наших сценах? Жить по совести всегда трудно — и сейчас, и при советской власти, и во времена, когда начинался Московский общедоступный художественный театр. В театральной среде так бывает: кто-то запускает некий отзыв, и вот уже он катится, как снежный ком с горы (мэтр нашей журналистики Виталий Третьяков: «Главное дело журналиста… писать и говорить банальности в момент, когда эти банальности более всего похожи на откровения»). Одна критикесса высказалась, что негоже играть в молодежном театре Ф. Дюрренматта — не понятно, устарело и прочее. А спектакль В. Л. Шраймана «Визит» в нашем ТЮЗе — о том, как равнодушие окружающих губит, убивает человека. Спектакль о человеческом равнодушии, механичности поведения людей — чем он плох в сегодняшней юной среде? Вообще даже притча есть. Мальчик просит рассказать военное стихотворение. Отец читает о пыльной, изнуряющей путников дороге. «Разве это про войну?» — спрашивает сын. «А как же? Вот идет по дороге вышедший из боя отряд…» В сегодняшнем детском молодежном театре можно ста-вить все. Весь вопрос — как, через какие эмоции, сердце это пропущено. Тюзовский «Визит» вызывает интерес и большое сочувствие. Знакомый нижегородский журналист рассказывал, как готовил один из самых первых своих газетных материалов — отчет об открытии какой-то выставки. Уже в редакции главный редактор допрашивал молодого журналиста: «На каком уровне произошло открытие?» Журналист стал говорить что-то об экспозиции, о публике… «Я спрашиваю, кто был из…» — сурово уточнил редактор и указал пальцем наверх. Журналист стал называть фамилии. «Значит, открытие состоялось на уровне секретаря обкома партии, — подвел итог редактор. — Пиши, ограничивать в объеме материала тебя не будем». Смешная история. Но ее «установка» мне все-таки нравится. Давайте все мы — бабушки и дедушки, папы и мамы, наши любимые детки — вспомним самое приятное, самое радостное, самое счастливое, пережитое нами в ТЮЗе. Вспомним имена любимых артистов, вспомним наши классные культпоходы в театр, вспомним, как мы переживали в тюзовском зале не меньше, чем у компьютерных дисплеев со стрелялками. Вспомним ну пусть о самом крохотном, но все-таки волшебстве, которым одаривал нас именно наш театр — театр юного зрителя. Давайте отметим юбилей ТЮЗа на самом высоком уровне — уровне нашего сердца. Рапорт подготовил Аркадий ДЕЗДЕМОНОВ.
springsmile: Нижегородский рабочий № 94 / 17305 10 декабря 2013 Источник: ТЕАТРАЛЬНЫЙ ГОРОДОВОЙ Мелодрама для четвероклассников, или Все включено В последней премьере в академическом театре кукол — «Садко» — задействовано все самое лучшее, чем располагает театр, из нынешнего творческого стиля и почерка. СОБСТВЕННО, все резервы брошены в бой. А они немалые. Пьеса С. Прокофьевой и Г. Сапгира пусть и подустаревшая, но крепко отстроена драматургически. Очень профессионально художницей Ириной Костриной выполнены куклы, о некоторых из них хочется сказать: просто замечательные. Мизансценические разводы, особенно в подводном царстве, — образцовые. А «вставная» сцена с «гуляющими» под сводами театра рыбами-акулами (кто знает, может, водились когда-то в Ильмень-озере) заводит зал посильнее, чем футбольных фанатов — гол любимой команды. Приверженец строжайшей игровой дисциплины на сцене и на ширме постановщик спектакля Александр Мишин и здесь верен себе, как никогда вышколив актеров почти до автоматизма подразделения кремлевского караула. Ну, что в любом спектакле наших кукольников обязательно находятся актеры, которые сумеют порадовать и согреть сердца зрителей, и говорить не надо. На этот раз в ударе мужская часть труппы. Почему-то постоянно грустный и не очень дерзкий, но наполненно проживающий свою «линию любви» к замечательной девушке Любаве Садко — Марат Сабиров. Совершенно разгильдяистый, хотя себе на уме, Осьминог у Сергея Нужина. Царь Морской получился у Александра Жеребцова таким шоуменистым олигархом — ну, еще немножко, и совсем а-ля Полонский. Да и других актеров и создателей спектакля «Садко» есть за что похвалить… Полный успех? Да вот если бы. Садко, если кто читал сами новгородские былины, человек необычный. То, что он купец, — воля случая и доброго провидения, не более того. Вообще-то он гусляр прежде всего, зарабатывающий этим своим искусством на пропитание, он, сказать другим штилем, бард и менестрель, приглашенный на почестные пиры. Садко — «мастер играть в гусельки яровчаты». Этим и прославился прежде всего. А своей дерзостью, свободолюбием — кто еще может бросить вызов новгородскому купеческому олигархату? — он, наверное, больше всего и запомнился новгородцам. Для них Садко был примерно тем, чем для нас Владимир Семенович Высоцкий. Так почему бы не дерзнуть — и увидеть Садко в спектакле не только через призму вяло продолжающейся любви к Любаве, а немножко другим, более обобществленным человеком? Авторы спектакля так поддались гипнозу С. Прокофьевой и Г. Сапгира, что выдали на-гора какую-то мело-драму, адаптированную для четвероклассников. Причем мелодраму без поэтического флера, без волнующей красоты переживаний, мелодраму под безрадостный стандарт страшного производства российского ТВ. Прославленный английский режиссер Питер Брук считал, что режиссерские формы обновляются на театре примерно каждые пять-семь лет. Может, где-то и обновляются, но консерватизм художественного руководителя театра кукол Александра Ивановича Мишина удивляет — все делается на бесконечном повторе уже известного, уже опробованного, уже множество раз обыгранного. Искры театральной новизны нет. Помню, в детстве ехали с семьей куда-то на полуторке. Вдруг машина остановилась, шофер какое-то время ковырялся в моторе, а потом, облокотившись на капот, с горечью произнес: «Искры нет!» Что это такое, я до сих пор не знаю, но вот отчетливо представляю, что на протяжении всего спектакля «Садко» если и объявится пара сцен как-то свежее театрально оформленная, вроде первого появления Осминога, то и… все. Понятное дело, что дети-зрители предыдущего в постановочной практике театра не знают, им-то все внове и хорошо. Но представьте себе, каково актерам и другим участникам спектакля из одной постановки в другую одно и то же твердить сто (и более!) раз. Ситуация в академическом театре кукол — как в «Подмосковных вечерах»: «Речка движется и не движется». А хочется новизны, художественной дерзости, фейерверка фантазии. Хочется, чтобы актеры попробовали разные стилевые голосовые диапазоны. Хочется, чтобы даже для детей (а для них, известно, надо играть так же, как и для взрослых, только лучше) создавались спектакли современной, сегодняшней психологии, спектакли концептуально обогащенные, где сказочные приключения дополнялись бы образом мира. Для взрослых продолжается, а для детей начинается диалог человека с временем и пространством, происходит вчувствование, осмысление связи человека с традициями, бытом, природой, родным словом. Поверьте, это совсем-совсем другое, чем передвигающийся по сцене без своих любимых гуслей Садко, чем его пение спиной к зрительному залу. Мелочи? Но за ними — отсутствие вчувствованной и живой конструкции образа. Конечно, горячку пороть никак нельзя. В конце концов, наш театр кукол цену тому, что умеет и делает, знает. Но художественному руководителю, творческому составу театра уже пора подумать над новым изобретением пороха и велосипеда. Все известные резервы уже давно в бою. Чем удивлять будем? Бег по накатанному или?.. Рапорт подготовил Илья ДРОБИСКУЛОВ.
springsmile: Нижегородский рабочий № 96 / 17307 17 декабря 2013 Источник: ТЕАТРАЛЬНЫЙ ГОРОДОВОЙ Буфет и кило конфет Во всем чувствуется предновогодье, и в театральном закулисье тоже. В этом году в Нижнем на всевозможных детских елках, представлениях, утренниках, спектаклях, как подсчитали, должно побывать 200 тысяч детей. Вообще-то говоря, это население не такого уж и малого города. ТАК вот, этот «снежный новогодний городок» переживает последние дни затишья, а где-нибудь после двадцатых чисел — старт, и наши театральные залы, в частности, наполнятся таким бодрым шумом и гамом, что мало не покажется. А я помню, как мы с моим другом Серегой в первом классе готовились к новогоднему представлению. В первую очередь мы проанализировали, что будет в новогодних подарочных бумажных пакетах от Деда Мороза. Три-четыре шоколадные конфеты — это раз. Маленькая аккуратная мандаринка, завернутая трудолюбивыми тружениками полей и садов Китая в блестящую фольгу, — это два. Потом еще много чего. Но самое главное, у нас были билеты на представление не куда-нибудь, а в Дом офицеров, и мы, конечно, должны были явиться туда в военных костюмах. Родители нашли нам матроски. Но в последнюю ночь перед елкой выяснилось, что на бескозырках нет названия корабля. Я помню, как папа стоял с ножницами у большого круглого стола и вырезал буквы из названия газеты «Правда», получилось на ободке бескозырки гордое «Аврора», правда, букву «О» мама рисовала сама. Но и это было не самое неприятное. Нас с Серегой предупредили, что заветные подарки Дед Мороз и Снегурочка будут вручать только тем, кто прочитает для всех собравшихся какой-либо стих. Я выдвинул контрусловие: поскольку елка в Доме офицеров, стих должен быть военным. Несколько дней вся семья искала новогодний военный стих. Таковой не находился, несмотря на перерытые книги, номера «Мурзилки», календари-численники. Наконец, папа сказал, что военный стих на Новый год может быть только один — «Бородино» Лермонтова. И я стал учить. Стих оказался необыкновенно длинным. Последние две ночи перед елкой я почти не спал, мне все время мерещилась страшная картина — Дедушка Мороз, обращаясь к залу, говорит: «А тебе, матрос с «Авроры», подарка не будет!» Надо сказать, что у Сереги задача была легче. У него было стихотвореньице, как считалка: «Раз, два, три, четыре, пять — вышел зайчик погулять…» Ну, далее там такая история: охотник хотел зайчика застрелить, но появляется Дед Мороз, картина волшебным образом меняется и заканчивается все благополучно — заяц от Деда Мороза получает кило конфет. На утреннике я выступал первым. Конечно, меня, как и других детей, водрузили на табурет. Немало утомив Дедушку Мороза и Снегурочку, а также многих стоявших в окружении детей, я благополучно дочитал «Бородино» до конца. Поскольку мне казалось, что в нем военной атрибутики очень мало, читая Лермонтова, я особенно сделал ударение, почти прокричав фразу: «Прилег вздремнуть я у лафета». Это насмешило Снегурочку, некоторых родителей, наблюдавших издали за происходящим, но матросы с «Авроры» не сдаются. Вскоре заветный подарок был у меня в руках. Здесь я проявил слабину. Не стал дожидаться окончания выступления Сереги, а полез за заветной шоколадной конфетой в пакет. Это, конечно, добавило к переживаниям Сереги неприятные моменты, и, начав бодро, сообщив о зайчике, невесть откуда взяв-шемся охотнике, Серега замолчал, вероятно, текст забыл. Дед Мороз стал помогать, спросил: «А дальше что было?» Серега с непроницаемым лицом молчал. Я уже съел половину конфеты. «Ну и чем же все закончилось?» — спросила Снегурочка. Лицо Сереги просияло, потому что последнюю строчку своего стихотворения он помнил лучше, чем только что, во второй четверти выученное «дважды два — четыре», и он отчетливо произнес: «И кило конфет». Радостный от такого счастливого разрешения ситуации Дедушка Мороз тут же вручил Сереге подарок. «Сначала вафли давай есть!» — стараясь быть как можно дружественнее, предложил я. Серега инициативу поддержал. Я почему вспомнил эту историю? Все-таки в том, советском прошлом присутствовало нечто важное и очень хорошее. Сегодняшние наши детки, внуки, правнуки, попадая на новогодние представления, выступают в основном как потребители. Ну, побегают в фойе, как стая барахтающихся воробьев, устроят кучу-малу у буфета (иногда со слезами), покричат «Елочка, зажгись!», поглядят на очередные новогодние приключения, разыгрываемые на сцене, многие (увы, не все) получат подарки (кстати, тоже, увы, разные — в зависимости от состояния кошелька родителей) — и, в общем-то, все. Такой праздник быстро забывается, он, как бы сказать, не сопрягается с особыми внутренними устремлениями ребенка. Во сне и до сих пор я часто читаю «Бородино», и люблю это стихотворение больше всего на свете… Я вот думаю: может, к новогодью сейчас надо готовиться не только театрам, дворцам культуры, всяким концертным организациям, но и нам самим с нашими детьми? А что если выучить к Рождеству хорошее бунинское, допустим, зимнее стихотворение? Или просто без затей (пусть в сотый раз) объяснить своему дитяти, что в театре в буфете не толкаются, что в зрительном зале не пьют воду из пластиковых бутылок, а если что-то нравится, обязательно аплодируют и именно так благодарят артистов, а не криками и воплями. Знакомая сокрушалась недавно по телефону. Ее сын приглашает к себе на Новый год друзей, одноклассников. Поход в кондитерскую и знакомство с ценниками не очень обрадовало знакомую, но главное не это. Чем занять восемь девчонок и мальчишек девяти лет? Телевизор, «обрыдлые» стрелялки, мультики? Мне виделся выход один: чтобы дети и сами внесли что-то творческое, хотя бы самую капельку, в свой новогодний сбор. Вот взять и записать (техника соответствующая есть), как читают они выученные стихи. Пройдет много-много лет. Соберутся они так же, но уже и со своими детьми, будут вспоминать, немножко грустить — и все это обязательно прибавит всем любви. А как на свете без любви прожить? А Сереги моего давно уже нет. Он поступил учиться в академию химзащиты. На каких-то учениях, еще курсантом, схватил непомерную дозу радиации… А я все помню, как мы с ним ждали Новый год, готовились к нему. Как Серега, стоя на табурете, облегченно выдохнул: «И кило конфет!» Вместо рапорта предновогоднее ностальжи подготовил Сергей ЛАМПАДКИН.
springsmile: Нижегородский рабочий № 23 / 17334 18 июня 2014 Источник: http://www.nr-gazeta.ru/?id=570 ТЕАТРАЛЬНЫЙ ГОРОДОВОЙ Эх, «Опера», куда катишься? Драматурга и поэта Джона Гея, писавшего еще в первой трети XVIII века, плохо знают даже на философских кафедрах университетов. И то сказать, автор пасторалей и нескольких пьес особо не прославился, если бы не написал по подсказке своего друга Дж. Свифта пьесу «Опера нищих». Поскольку Джон Гей писал и басни, то мораль сей истории такова: не имей (по-современному сказать) тысячу фунтов стерлингов, а имей одного друга (если он, конечно, Дж. Свифт). «Опера нищих» имела огромный успех. С одной стороны, это была пародия на повальное увлечение в Европе итальянской оперой (отсюда непонятное для нынешних зрителей противопоставление в афише и программке: «Опера нищих», но «Не опера в двух актах»). С другой — это политическая и социальная сатира, где достается коррупционерам и коррупции, в том числе политической, будь здоров как. Сто лет пьеса шла на сценах театров, пока в 1928 году не обратил на нее внимание Бертольт Брехт и не написал по ее мотивам свою «Трехгрошовую оперу». Это уже была настоящая сатирическая издевка над политическими нравами современной ему Европы. Многие родовые черты «Оперы нищих» перекочевали в написанное и сыгранное Б. Брехтом: балладный (зонговый) строй, гротескное сочетание страсти к развлечениям у публики с подчеркнуто сатирической направленностью против нее же. Когда команда постановщиков — Вадим Данцигер, художник Андрей Климов, композитор Михаил Хейфец — объявила о своем интересе к театральному сюжету, уже почти двести лет бродящему по Европе, все подумали, что речь идет о «Трехгрошовой опере». Но в Нижегородском академическом театре драмы вспомнили почему-то прототип от Джона Гея, уже этим самым немало озадачив публику. Прежде всего, почти ушла из спектакля пародийность, потому что предмет пародийности растаял в дымке лет. Потом одна важная стилистическая краска стала «забивать», что называется, все остальное. Однажды у Г. А. Товстоногова ставил спектакль по Брехту польский режиссер. Он добивался от актеров особой достоверности, контактности, и на их вопрос, как же все-таки играть, вскричал: «Кабаретно!», то есть в механике эдакого шоу-общения. Я думаю, если бы кто-нибудь спросил В. Данцигера, как, собственно, играть, он бы мог громко прокричать на весь театр: «Пасторально!» А пастораль, она и есть пастораль: изображающие влюбленность пастушки и пастушки, много риторики... Вот пример. Отлично начинающему главную роль Макхита Александру Сучкову (он вообще в последние сезоны просто круглый пятерочник и отличник) вдруг как-то надоело заявленное вначале состояние, он размягчился, расслабился и стал изображать откровенного опереточного героя (слава советской оперетте!), запутывая и без того неясное осознание зрителями происходящего на сцене донельзя. И это в одной из главных ролей спектакля, что же говорить об остальных? Есть такое медицинское определение — обезвоженный организм. О спектакле «Опера нищих» можно сказать: почти «обезынтеллектуаленный» спектакль или, скажем, опереточно-мелодраматический вестерн (сегодняшний мир настолько жесток и беспощаден, что после «Оборонсервиса», после просмотров ежевечерних репортажей с моей родины — из Славянска и Краматорска — подкупы и обманы героев «Оперы нищих» — милые забавы обитателей какой-то там Аркадии). Хотя нет. Один из создателей нижегородского спектакля выполнил свою работу просто блестяще. Это сценограф Андрей Климов. Его костюмы, остроумнейшие, точно выполненные по вкусу, — это дефиле, ревю высокой пробы. Здесь-то как раз есть, живет пародия на (раньше бы написали: буржуазный, теперь пишем более толерантно) гламурный строй устремлений современных пастушков-аристократов. В любом театре есть основной, первый состав. Задействован он и в «Опере нищих», даже кое-что получается. Мария Мельникова, Вероника Блохина, Сергей Кабайло... Время от времени они собирают краски улыбчивые, даже памфлетные. Но общую погоду это не делает. Спектакль откровенно тонет в какой-то вялости мысли и пафосного настроя, в данном случае разделяющего сцену и зал. Можно, конечно, в бирюльки поиграть. Талант все может. Но что желаем? О чем толкуем? В поисках чего-нибудь остренького и гламурненького? Или все-таки томимся по ясному воздуху души? Рапорт подготовил Василий ПАНИХИДИН
springsmile: Нижегородский рабочий №24/17335 25 июня 2014 Источник: http://nr-gazeta.ru/?id=584 ТЕАТРАЛЬНЫЙ ГОРОДОВОЙ Что делаешь, то говори Каждый театральный сезон отличается от предыдущих, но общее все-таки есть: появляются театральные события, прежде всего премьеры, которые привлекают к себе особое внимание публики. К сожалению, в сезоне, заканчивающемся ныне, почти не оказалось премьер, вызывающих повышенный интерес. По серьезному счету, на мой строгий взгляд, только один спектакль — «Опискин» в академической драме — можно рассматривать как событие. Получается, что сезон мы прожили без лидеров. Хотя почему же? Нашелся-таки человек, который в вопросы лидерства внес самую существенную поправку. Судите сами. Только в одном сезоне Александр Сучков сыграл в двух премьерах главные роли и как режиссер поставил еще два спектакля — на сцене родной ему драмы и в возрожденном только что им же «Маленьком театре» (первые представления игрались на Малой сцене ТЮЗа, и эту работу режиссера немногие еще видели). К этому, наверное, надо добавить всяческую деятельность в театральном училище, где, по слухам, Сучков вместе со Львом Харламовым организует какой-то экспериментальный учебный курс… Такая упоенность работой что-то в наших театрах давненько не случалась. И уже не знаю, звездный час это или нет, но майку лидера театрального сезона артист и режиссер Александр Сучков примерил на себя, и попробуй теперь догони его. Из множества «сезонных» работ актера для меня самой удачной является, конечно, роль Опискина в инсценировке «Села Степанчикова и его обитателей» по Ф. Достоевскому, написанной и поставленной Валерием Саркисовым. В постановках «Степанчикова» чаще всего доминируют краски сатирические. Саркисов, мне кажется, более чуток к написанному Достоевским, потому что все время «держит в уме» трагическую сторону нашего бытия, тоже подчеркивавшуюся писателем. Сатира и трагизм удивительно переплетаются, поэтому Опискин и в спектакле оказывается и объектом осмеяния, и субъектом нашего, сегодняшнего прежде всего, образа жизни, реакции на окружающих и мир. Попадание в психологические, менталитетные, настроенческие составляющие именно сегодняшней жизни — поразительные. «Опискин» в драме очень современен, он как бы из нашей текущей жизни. Вот уж воистину: «Умирают — в пространстве, живут — во времени». Сучков, всегда любивший героев внутренне благородных, что ли, мягких, по-человечески ранимых (Петя Трофимов из «Вишневого сада» последний пример), в «Опискине» время от времени впадает в состояние зомби, фантастического угара от охватившей его идейки. А мы — те, кто на сцене, и сидящие в зрительном зале, — оказывается, так любим, чтобы нами манипулировали. Действия Опискина падают на психологически подготовленную почву. Он порождение зла, с которым мы давно (на столетие?) смирились… В «Опере нищих», где у Сучкова еще одна главная роль, артисту не повезло. История, которую рассказывают со сцены ее создатели, настолько не загружена содержательными смыслами, что у так эффектно появляющегося на сцене Макхита просто нет воздуха, роль «зависает» в карикатурно-шаржированной статике. Появление спектакля «Метод Гронхольма» по пьесе Жорди Гальсерана в репертуаре драмы не простой случай. В современной западной драматургии много попыток интеллектуализировать, что ли, конфликтную составляющую пьес. Иногда в таком случае получается настоящая шахматная партия. Как всякое новое, такой интеллектуализированный стиль привлекает и, что называется, «жжет». Хотя части публики (мне тоже) не хватает в таких представлениях эмоций сочувствия, добросердечия… Но тут уже что есть, то есть. Режиссер Сучков, пожалуй, первый, кто открывает на нижегородской сцене «шахматную драму». Получается это у него довольно аккуратно, в хороших отчетливых тонах. Вообще, на мой взгляд, у него есть ахиллесова пята. Там, где надо ну просто продавить свое решение, впустить в наступательно-конфликтную ситуацию с исполнителями, режиссеру, в силу какой-то внутренней деликатности, сделать это трудно. Но если его окружают единомышленники, «заединщики», то появляется интересный результат. Последнее случилось и в «Методе», хотя, понятное дело, чуть-чуть надо бы было усложнить имеющуюся актерскую технику: почти все участники спектакля играют не только своих героев, но еще и маски, под которыми они скрываются. Эта волна переливов, герой — маска, должна бы чувствоваться. Ну, и таким зрителям, как я, всегда не хватает сильных эмоций: эмоциональная составляющая в «Методе Гронхольма» оказалась как бы несколько приглушенной и холодной. У Александра Сучкова случился насыщенный, наполненный театральный год. Он многое сделал и рассказал об этом со сцены. Как по пословице китайских товарищей: «Что делаешь, то и говори». В содеянном многое выиграл, многое попробовал. Позавидуешь только его целеустремленности и работоспособности. Сейчас столько всяких рассуждений можно услышать на тему, как нам реформировать и поддержать театр. «Рецепт» Сучкова вызывает уважение и сочувствие: делай как можно лучше свое дело, а там видно будет… Рапорт подготовил Денис ЗЕВАКИН Фото: Надежда КЕЙ
полная версия страницы